В.Мединский. Миф о русском рабстве...Была ли демократия в Древней Руси? Часть 2

_________________


Главы и выдержки из книги Владимира  Мединского  " О   русском   рабстве , грязи и «тюрьме народов»             


Продолжение… Предыдущая  часть … Начало здесь…    

       

Повседневное управление

Новгородское вече  было  высшим государственным органом Господина Великого Новгорода. Как вы помните, оно приглашало, контролировало и выгоняло князя. Назначало, сменяло и судило посадника и тысяцкого. Решало вопросы войны и мира.

Вече строило церкви и отдавало государственные земли навсегда или «в кормление». Выбирало архиепископа. Судило любого новгородского гражданина за все тяжкие преступления, за которые осужденный мог быть казнен, мог лишиться имущества или быть изгнан из Новгорода.

У вече была своя вечевая изба (канцелярия) с «вечным дьяком», который записывал решения и скреплял их печатями Господина Великого Новгорода.

Но созывалось вече не регулярно. И посадник, и вообще — теоретически — любой горожанин мог ударить в вечевой колокол. Была бы необходимость. А вот между созывами вече правил Совет господ: правительство Господина Великого Новгорода. В него входили тысяцкий, посадник, «старые», то есть прежние посадник и тысяцкий, кончанские и сотские старосты.

Тысяцкий «управлял разные торговые дела» и вершил «торговый суд» вместе с коллегией из трех старост от «житьих людей» (землевладельцев) и двух старост от купцов. Для исполнения решений администрации было до сотни приставов, подвойских, позовников, изветников, бирючей… Все это различные должности.

При всей важности князя и его дружины, Новгород вполне мог воевать и сам, без князей. Победы Александра Невского в 1240 и 1242 годах часто трактуют как дело отборной княжеской дружины. Мол, князь защитил и спас Новгород… Это, конечно, далеко не вся правда.

Дружина Александра ( 2 –3 тыс. конных) была лишь небольшой частью новгородской армии (15–17 тыс. человек). Своя конница была и у Новгорода — тоже 2–3 тысячи всадников. Главную же ударную силу новгородского войска составляло ополчение — закованные в латы пехотинцы (как раз в эту эпоху на арену истории выходит пехота), вооруженные длинными копьями и топорами. Отмечу, что тяжелый топор в то время был оружием грозным, чуть ли не страшнее меча. К тому же владение мечом — это искусство, в руках непрофессионала меч неэффективен. А топор — другое дело, тут главное силушку в удар вложить. Он запросто проламывал щит, разрубал латы.

В Ледовом побоище 5 апреля 1242 года решающую роль сыграли пешие полки. Классическое описание событий: войско Тевтонского ордена прошло через лед в самом узком месте, в проливе между Псковским и Чудским озером. Александр Невский предвидел, где пойдет противник, и расставил новгородское войско так: впереди, на льду, лучники, за ними — тяжеловооруженное пешее войско, а с боков — отборные отряды. Свою же дружину он вообще поставил в резерв.

Тевтонцы шли через озеро, построились клином («свиньей») и ударили по русскому центру, который им удалось прорвать. Однако с флангов по «свинье» ударили отряды Александра, а с тыла — резерв. Да, наш центр немцы смяли, но так и было задумано, чтобы окружить тевтонское войско. И этот самый «центр» не выпустил тевтонцев со льда Чудского озера! Так тоже было задумано — не выпускать!

А кто «ударил с флангов»? «Отборные дружины Александра»? Нет, отборные дружины Новгорода и Ладоги! Городское ополчение, тяжелая броненосная пехота остановила удар тевтонской конницы, не выпустила ее с опасного весеннего льда. Такая же броненосная пехота нанесла удар с флангов и не дала врагу развернуть грозную рыцарскую «свинью». Пехота горожан погнала рыцарей прочь от надежного берега.

Свою же дружину Александр Невский придерживал до конца. Противник отступает, бежит, дело сделано — и он наносит удар дружиной в тыл уже поверженного, но не добитого врага. Добивает — гонит, истребляет, топит в озере. Пешим ведь не догнать конного, тут профессиональная дружина особенно эффективна. Поздравим князя со светлым подвигом, но все же отметим: битву на Чудском озере 5 апреля 1242 года выиграли у рыцарей горожане. Под мудрым руководством, конечно, Невского.

Вывод простой: Новгород входил в число тех средневековых обществ, которые могли противопоставить феодальной коннице силу пеших горожан. Князь важен как организатор и как знамя. Порой само имя вождя — уже половина победы. Но все же и Господин Великий Новгород много что мог — и без князя.

Кстати, отметим одну замечательную деталь тех событий, начисто заштрихованную и сознательно забытую сталинскими пропагадистами. Конфликт Новгорода с рыцарским орденом рассматривался всегда так: смертоносные орды закованных в броню непобедимых рыцарей неотвратимой лавой набрасываются на русские земли, сжигая и уничтожая все на своем пути. Нет от них спасения, нет защиты. Но на неравный бой поднимаются мирные новгородцы, чуть ли не с кольями и дубинами, ведет их на этот последний и решительный бой молодой князь Александр, в подмоге у него — небольшая княжеская дружина. И только беспримерный героизм новгородцев и воинское искусство Александра спасли Новгород и всю русскую землю от неминуемой гибели.

Так представлялись те давние события. Тевтоны — агрессоры с подавляющим преимуществом. Новгородцы — несчастная жертва, они мирные и почти беззащитные.

В преддверии 1941 года эта трактовка исторических событий была оправданной.

В действительности, полагаю, все было не совсем так.

Тевтонский орден, далее с союзниками, не представлял собой такой уж грозной военной силы. Рыцарской спеси и самоуверенности было явно больше, чем здравого расчета и оценки сил противников. Крестоносцы как всегда понадеялись на Бога и авось, и в алчном стремлении завладеть новгородскими богатствами полезли в войну без всякого расчета. Эти свои «выдающиеся воинские качества» они до этого уже неоднократно демонстрировали и у стен Константинополя, и на Святой земле.

Богатый и по-настоящему сильный Новгород обладал внушительными военными ресурсами и оказался им совершенно не по зубам. Александр просто смел их со льда Чудского озера, совершив быстрый и АБСОЛЮТНЫЙ разгром крестоносцев. Отправил противника в глубокий нокаут уже в первом раунде.

Эта вам не традиционная европейская рыцарская война: без явного перевеса сил, туда-сюда лет на 10. А то и на 116.

Тогда же, после триумфа на Чудском озере, ни о какой серьезной затяжной войне уже и речи идти не могло. Слишком не равны были силы. Слишком силен свободный Новгород.

Псков — особый пригород Новгорода

До середины XIV века Псков формально был пригородом Новгорода,[273] однако имел особые автономные права. Например, мог строить собственные пригороды. Самый известный из них — Изборск, но вообще-то таких своих городов у Пскова к XIV веку было 12.

Псков имел собственного князя, собственную армию и постоянно вел собственные войны.[274]

Он был особым городом русской истории. Сам Псков впервые упоминается в летописях сравнительно поздно, в 903 году. По летописной легенде о призвании варягов Трувор «седе во Изъборску, а то ныне пригородок пъсковскии, а тогда был в кривичех болшии город».[275] А ведь Изборск, пригород Пскова, — один из городов псковской земли, с которой связана и легендарная княгиня Ольга — жена Игоря, мать Святослава, бабка Владимира, прабабка Ярослава Мудрого.[276] Естественно, это возвышало Псковскую землю и ее столицу. Псков сделался особым пригородом с момента возникновения Новгородского государства.

Во главе здесь тоже стояли крупные землевладельцы — бояре. Но размеры их богатств никогда не достигали новгородских сказочных масштабов. Они не могли открыто противопоставить себя остальному обществу и возглавить враждующие кланы.

В Пскове общество разбивалось на те же общественные группы, что и в Новгороде, с теми же названиями. Ниже бояр стояли «житьи люди» — землевладельцы поменьше и купцы. «Черные» или «меньшие» люди в городах делились на ремесленников-мастеров и «наймитов», не имевших собственности.

Псковский Кремль. Общий вид.

Господин Великий Псков не имел сказочных богатств Новгорода. Но его масштабы все равно потрясали западноевропейцев.

Среди крестьян псковской земли было много «земцев» или «своеземцев» — владельцев собственной земли. На государственных землях сидели смерды — они платили дань Господину Пскову. На землях частных владельцев трудились «изорники» — слово происходило от слова «орать», то есть пахать. Пахари-изорники отдавали часть урожая владельцу земли.

Только не надо считать этих крестьян лично несвободными. Даже если боярин давал изорнику ссуду-купу, это не делало крестьянина-закупа лично зависимым. Закуп мог уйтик другому боярину, изорник мог отдать купу, мог переселиться в город и сделаться ремесленником.

А если землевладелец не согласится? Псковская судная грамота регулировала отношения феодалов, посадских людей, изорников, смердов. Если у боярина возникали споры с изорником-закупом, он обращался в суд и должен был представить в доказательство своих притязаний письменный документ или несколько свидетелей. Права изорника и боярина в суде были равными.

Для сравнения: в большинстве земель Германии и в Польше крестьяне были намного более зависимы. В Великом княжестве Литовском и Русском тоже было крепостное право. Крестьяне Господина Пскова больше напоминают свободных бондов Скандинавии и лично свободных крестьян Англии — йоменов.

Полурабы-холопы в Пскове тоже были. Но они никогда не играли заметной роли в хозяйстве в силу своей малочисленности.

Таким образом, общественный строй Пскова оказывается еще более демократичным, чем в Новгороде. Сравнительная бедность Пскова оборачивалась некоторыми положительными сторонами: имущественное расслоение общества было незначительным. Меньше очень богатых, но меньше и холопов. И никаких традиций произвола богатых и знатных, отделенной от народа власти бюрократов или аристократов. Для своего времени — весьма демократический общественный строй.

Господин Великий Псков

Как и Новгород, Псков был «Господином» и даже «Великим». Господином Великим Псковом тоже правило вече…

Как и Новгород, Псков разделялся на районы — концы. В каждом было тоже свое кончанское вече.

Общегородское вече держало в руках всю высшую административную, законодательную, судебную, даже военную власть. Вече выбирало посадников и сотских, приглашало князя, объявляло войну и заключало мир, проводило мобилизацию и принимало решение вести военные операции. И делало это с максимальной оперативностью. Узнав о нападении Ливонского ордена, «посадники псковские вече созвонили нощию дважды», и «тою же нощью посадники и псковичи мужи» поехали навстречу неприятелю.[277]

Вече назначало посадников в псковские пригороды. Псковская земля была меньше, компактнее новгородской, опасность внешнего завоевания при этом всегда сохранялась. Пригороды Пскова вели себя лояльно к Господину Пскову. Во всяком случае куда лояльнее, чем пригороды Новгорода к Господину Великому Новгороду. Не известно ни одного случая, чтобы пригород пытался освободиться, а Псков посылал туда войска.

Псковское вече собиралось на площади у Троицкого собора, который играл ту же роль, что и Святая София в Новгороде. Только в Новгороде вече, княжеское подворье и собор находились в разных местах. Источники власти как бы разделялись в пространстве. А в Пскове резиденция князя, место сбора веча и Собор — в одном месте. Опять же — все меньше, уютнее, патриархальнее.

В перерывах между сборами вече правил Совет бояр — господа. Собирался этот совет «на сенях», то есть на галерее Троицкого собора. Уже из этого видно, как мало людей входило в него. Тут же, в Троицком соборе, находились архив и канцелярия вече, хранились важные государственные и частные документы.

Князя приглашало вече. Он начинал службу городу с того, что клялся и целовал крест на всех старинных грамотах, обещал соблюдать традиции Пскова. Знакомо. Но разница в том, что в Новгороде князя чуть ли не демонстративно отстраняли от власти, от дел города. В Пскове он и в мирное время был как бы при делах: правил и судил вместе с посадником.

В XV веке псковичи стали выбирать сразу двух посадников. Видимо, они очень не хотели сосредоточивать слишком много власти в одних руках. Так поступали и римляне, выбирая сразу двух консулов, чтобы не оказалось слишком много власти у любого, пусть даже самого замечательного человека.

Господство закона

Псковская судная грамота состоит из 120 статей, и половина из них посвящена гражданскому праву. Грамота различает весьма тонкие юридические понятия. Недвижимое имущество (отчина) четко отделяется от движимого (живот); указываются законные способы приобретения собственности обоих видов. Различается наследование по завещанию и по решению суда.[278]

Псковские законы очень подробно регулировали область права, которую современные юристы называют «обязательственной»: отношения людей в области продажи, покупки, мены, залога, дарения, займа, ссуды, найма на работу или пользования имуществом. Словом, все случаи, когда люди несут друг перед другом какие-то обязательства.

По псковским законам, женщины могли владеть имуществом, наследовали после отца и мужа.

Уголовное право Пскова трудно назвать свирепым, особенно по меркам «темного» Средневековья. За большую часть вин можно было откупиться, заплатив денежный штраф (продажу). Смертная казнь полагалась лишь за несколько тяжких преступлений: за «перевет», то есть государственную измену, кражу из Псковского кремля, за поджог и за кражу, совершенную в третий раз.

В английских законах XV века смертная казнь предусматривалась более чем 80 статьями. В сравнении с этими кодексами Псковская судебная грамота — прямо песнь торжествующего гуманизма.

В общем, да здравствует псковский суд, — вполне мог выкрикнуть герой советской кинокомедии, — самый гуманный суд в мире!

По уголовным делам доказательством считались предъявление письменных документов, взятие с поличным, представление свидетелей, собственное признание, судебный поединок (как же без этого!), извещение о преступлении, сделанное в публичном месте, — «заклич».

«Заклич» относился к доказательствам, потому что человек в те времена очень уж зависел от соседей и сограждан. Неуверенный в совершенном преступлении не стал бы публично сообщать о нем: оклеветав кого-то, человек оказывался в слишком неприятном положении.

Судебный поединок и «заклич» трудно считать совершенными формами доказательств. Но судебных поединков со временем становилось все меньше; люди как-то все менее полагались на божественное Провидение, а как-то больше на самих себя и на доказательную базу.

А вот испытания огнем и водой в Пскове не было. Судя по «Русской правде», в Средневековье существовала такая судебная норма: обвиняемый брал в руки раскаленное в костре железо. По характеру ожогов судьи потом проверяли: виновен ли? Считалось, что у невинного ожоги не такие глубокие, не до кости. Возможно, глубокая убежденность невинного в своей правоте как-то ему и помогала, но сколько людей (виновных и безвинных) лишилось рук — это было бы интересно узнать, да вряд ли когда-нибудь узнаем.

Испытание водой проводилось так: связанного человека бросают в реку. Виновный, полагалось, не тонет. Логика мне лично совершенно непонятна. Разве что можно соотнести ее с древним выражением, что «оно» не тонет… А невинный, соответственно, тонет. И задача в том, чтобы и убедиться в его невиновности и успеть выловить. А то придется признавать невиновным уже покойника.

Этих удивительных нам средневековых норм судебного следствия, к счастью для псковичей, в их городе не было.

Судебную власть имело вече, господа, назначенные вече судьи, наместники князя и посадники пригородов, псковский наместник новгородского архиепископа и, что самое интересное, — «братчина», то есть гражданское сообщество соседей. Средневековые псковичи умели судиться без помощи администрации, своим гражданским сообществом.

В общем, Псковская судебная грамота для той эпохи и продумана, и сложна, довольно гуманна и демократична. По крайней мере, кажется, псковичи жили по каким-то более совершенным и добрым, что ли, законам, чем жители большинства государств тогдашней Европы.

Грамота — массовая и демократичная

Демократия — это не только право избирать или быть избранным. Это и возможность для человека изменить к лучшему свое положение в обществе: право и фактическая возможность получить образование, вести предпринимательскую деятельность, владеть собственностью, делать карьеру чиновника, общественного, политического деятеля.

Демократия — это неотъемлемые права личности, которые никакая власть не может ни отменить, ни попрать.

Аристотель писал о том, что во всех «хороших» полисах гражданин имеет эти права. И Новгород, и Псков, и десятки других русских городов были хорошими «полисами». На Руси гражданские права имели практически все, что подтверждается законодательством.

А вот возможность для самореализации, без которой, повторимся, не может быть демократии, иллюстрирует широчайшее распространение грамоты.

Долгое время мы судили о Руси по Европе. По мнению ученых XIX века, везде был один и тот же строй — феодализм. На Руси он какой-то особенный, но принципиально такой же.

А вот оказывается — далеко не все у нас было таким же или очень похожим.

Например, Русь была грамотной.

В Европе и дворянство-то было, чаще всего, неграмотным или малограмотным. Даже ВЫСШАЯ ЗНАТЬ. Горожане учились писать и читать по необходимости, но и в городах Европы грамотность распространена не была. Часто и богатым купцам документы вели и письма писали особые наемные писцы. А вот на Руси…

Князья строили школы для детей разных сословий, строили во всех городах.[279] А в Пскове, Новгороде, Ростове и других городах с вечевым строем школы заводил сам город. Огромную просветительную работу вела церковь. Не только для того чтобы прихожане читали Священное писание, но и потому, что считали просвещение делом полезным и богоугодным.

На Руси грамота была так широко распространена, что пришлось для частной переписки использовать самый распространенный материал — бересту. Писали на ней, процарапывая буквы специальным стержнем — этаким «паркером» XII столетия.

Раньше ученые делали вывод, что до массового производства бумаги народ и не мог быть грамотным. Для Европы это справедливо, ведь там писали только на папирусе, а потом на пергамене — выделанных овечьих кожах. Папирус со временем становился ломким, и к концу Раннего Средневековья от него отказались. А пергамен был дорог. Кожу приходится выделывать до тех пор, пока она не станет тонкой — почти как бумага. Работа крайне кропотливая: ведь стоит порвать шкурку хоть в одном месте — лист пропал. На первую печатную Библию Гутенберга ушло 300 овец. Это как минимум: мы не знаем, сколько кож мастера запороли.

А до Гутенберга каждая книга, каждый экземпляр — это еще и много недель или месяцев кропотливого труда переписчика. Стоимость квалифицированного труда была сравнима со стоимостью материала.

Только верхушка дворянства и самые богатые купцы могли позволить себе иметь небольшую библиотеку. Книг этак 5–10.

Книга зачастую стоила как хороший боевой конь. В переводе на наши измерительно-финансовые понятия — как иномарка бизнес-класса.[280]

В Европе учились писать на черепках или на дощечках, покрытых воском, чтобы не тратить дорогого материала. Купцы писали на обрывках папирусов, на деревянных дощечках, на полях ставших ненужными, выброшенных документов.

Но вот какое удивительное дело: европейцы «просмотрели» очень удобный и дешевый материал для письма — бересту. Березка, хоть и считается символом России,[281] растет вовсе не только у нас. Березовые рощи шумят по всему северу Европы, до Северной Франции, Ирландии и Британии. Кто мешал использовать бересту как материал для письма?[282]

Ведь книги на бересте известны давно… Большая часть из них — на Руси, но не только. В юридических документах Руси ХІѴ-ХѴ веков даже есть такая формула: договор, мол, «на луб положили» — то есть записали. Не как-нибудь и не где-нибудь, а на лубе — коре. Значит, запись на бересте, в том числе и самых важных, юридических документов, была массовым, типичным явлением.

Известный писатель и церковный деятель XVI века Иосиф Волоцкий, рассказывая о скромной монашеской жизни основателя Троице-Сергиевского монастыря Сергия Радонежского, писал: «К такой нищете и нестяжанию стремился, что даже книги в нем писались не на пергамене, а на бересте».

В стариннейших русских библиотечных каталогах — описях книг Троице-Сергиевского монастыря, составленных в XVII веке, упомянуты и «свертки на деревце чудотворца Сергия». То есть свитки, принадлежавшие основателю лавры Сергию Радонежскому.[283]

Но вот что самое интересное: несмотря на исторические свидетельства, русские ученые долгое время «в упор не видели» берестяной письменности на Руси. Мы слишком внимательно всматривались в дела Европы, все, повторяю, судили по ней и пытались оценить себя по Европе, как по универсальному эталону. Раз там не было массовой грамотности, значит, и у нас не должно было быть. Раз там грамота оставалась уделом очень богатых людей, значит, так же было и у нас. Если европейцы не знали бересты как материала для письма, у нас-то откуда?!

Даже ученым не приходило в голову, что Русь может в чем-то превосходить Европу. До середины XX века найденные при раскопках берестяные грамоты считались… поплавками. Они и правда похожи на поплавки — свернутые трубочкой полоски бересты.

Находка

В историю мировой науки вошла находка, которую сделала 26 июля 1951 года Нина Федоровна Акулова. Простая рабочая, участница раскопок в Великом Новгороде нашла на настиле мостовой XIV века скомканный свиток бересты. Такие трубочки находили и раньше, но, повторюсь, во всех описях археологических находок фиксировали их как берестяные поплавки. Под этим названием они даже выставлялись в витринах музеев. Только вот на этом «поплавке» Акулова различила буквы…

Она передала свою находку начальнице раскопа. Та позвала главу всей Новгородской экспедиции Артемия Владимировича Арциховского.[284]

Так было совершено, пожалуй, самое революционное открытие во всей археологии Новгорода, а то и всей Древней Руси.[285]

Очень скоро выяснилось: берестяные грамоты находили и раньше, но буквы на этих грамотах были менее заметны.

Новгородцы вовсе не стремились сохранить для нас важный источник. Прочитав берестяное письмо, они его выбрасывали. У бересты такая особенность: если держать ее на воздухе, она начинает быстро сохнуть, берестяной свиток скручивается, трескается по прожилкам, а потом начинает разваливаться на части. Вполне экологично.

Бересту, как писчий материал, можно сохранять очень долго, но для этого она должна лежать под прессом: берестяным страницам нельзя позволять скручиваться. Если берестяной лист сохраняет плоскую форму (как лист бумаги), он почти вечен (как все та же бумага). Так сохранились берестяные книги XVIII века, так сохранялись книги Сергия Радонежского в Сергиевом Посаде, — прессами для них служили тяжелые переплеты из дерева, еще и утяжеленные металлическими заставками и оковкой. Вероятно, так же хранились и берестяные книги в архиве Новгорода Великого.

Но в его культурном слое находят лишь мелкие записки. Причем чаще всего не полные тексты, а лишь обрывки берестяных грамот. Остатки былого великолепия. Масштаб находок в других городах — в Смоленске, Старой Руссе, Пскове, Витебске, Твери, Москве, к сожалению, не сравним с археологическим изобилием в Новгороде: условия для сохранности бересты там оказались хуже.[286]

О чем писали новгородцы?

Первая берестяная грамота, найденная Ниной Акуловой, — это пространная запись о налогах, которые должны были уплачивать жители разных сел некому Фоме. Кто был этот Фома, мы не знаем до сих пор. Высказывались предположения о том, что это боярин или духовное лицо. Очевидно лишь, что Фома владел несколькими селами и получал от их обитателей «позем» и «дар» — два вида налогов-повинностей. Позем уплачивался за право крестьянина жить на его земле. То есть по-нашему это «арендный платеж». Дар платили во время посещений феодалом своих владений. Назовем это «региональным единым вмененным налогом». В общем, все как сегодня.

Вторая берестяная грамота, найденная уже на следующий день, тоже содержала записи о даре. Упоминались даже имена крестьян, вносивших налог. Судя по именам, были они по национальности карелы.

Третья берестяная грамота — это уже не обрывок хозяйственного документа, а письмо. Целое послание некого Грикши (то есть Григория) к Есипу (Иосифу). «Поклон от Грикши к Есипу. Прислав Онанья, молви… Яз ему отвечал не рекл ми Есиф варити перевары ни от кого. Он прислал к Федось: вари ты пиво, сидишь на безотыцине, не варишь жито».[287]

Вот ведь дела — не могут разобраться, кому варить пиво. Кто этот Онанья? Скорее всего, управляющий владениями феодала — а иначе чего он распоряжается? А Григорий, похоже, — сельский староста. Значит, сделали вывод ученые, и деревенские жители были грамотны… Хотя бы некоторые.

До конца сезона 1951 года нашли еще 10 грамот, от XII до XV века. Среди них — хозяйственные документы, распоряжения, жалобы… Обнаружилась даже загадка. «Есть град межу небом и землею, а к нему еде посол без пути, везе грамоту неписану». На современном русском языке: «Между небом и землей есть город, а к нему едет посол без пути, везет ненаписанную грамоту».

Такие загадки загадывали еще в начале XX века. Если вы сразу не догадались, то вот разгадка: город между небом и землей — это ковчег, в котором Ной спасается от потопа, везет в нем всю будущую фауну Земли. Немой посол — это голубь, которого праотец Ной отправил искать, не спали ли воды Всемирного потопа, не выступила ли где-то Земля. Грамота неписанная — это масличная ветвь, которую голубь принес в клюве после своего третьего полета. Увидев ветвь, Ной понял: где-то уже есть земля, свободная от воды. Это оказалась гора Арарат, и именно к ней пристал в конце концов ковчег. Многие, как известно, даже пытались искать Ковчег Завета на склонах горы Арарат… Вроде бы, фотографии останков корабля есть.[288]

Но вернемся с Арарата в Новгород. Грамот отказалось столько, что сразу же стал понятным один пассаж из давно известного источника — записи беседы новгородских священников XII века. Один спрашивал другого: «Нет ли в том греха — ходить по грамотам ногами, если кто, изрезав, бросит их, а слова будут известны?»

До берестяных находок сама постановка вопроса казалась странной: кто же это будет ходить по грамотам? Ведь пергамен дорог, книги очень ценны. А теперь все понятно: ведь берестяные грамоты бросали, как только они отслужили свой срок. Писать на бересте второй и третий раз было невозможно.

Люди топтали берёсто, не зная, какие слова там написаны… А что, если это слова священные? Скажем, «Бог», «ангел», «Богородица»? Получается — ходят люди как бы по обрывкам священных текстов. Вот священника и волновало — не грех ли? В Новгороде этот вопрос приобретал самый непосредственный бытовой смысл.

Новгородцы действительно буквально ходили по грамотам. Если это и грех, то какой полезный для познания прошлого!

Массовая грамотность

Невозможно найти группу населения Новгорода, не владевшую грамотой. Прихожане пишут священникам и наоборот… Ростовщики переписывают своих должников. Одни бояре пишут другим. Ремесленники переписываются с заказчиками.

Регулярно писали друг другу люди самого простого состояния, в том числе супруги, родители и дети. Обычнейшая семейная переписка.

Вот грамота XIV века: «Поклон от Марине к сыну моему к Григорью. Купи ми зендянцу добру. А куны яз дала Давыду Прибыше. И ты, чадо, издей при себе да привези семо».

Зендянец — это хлопчатобумажная среднеазиатская ткань, привозили ее из города Зендяны. Куны — это деньги, и мама Григорья, Марина, посылает ему деньги с оказией. Явно люди они небогатые, если у сына может не оказаться под рукой денег на покупку ткани.

Заказчик пишет мастерице: «Озцинку выткала и ты ко мне пришли, а не угодице с ким прислать, и ты у себе избели». Заказчик узнал, что холсты («озцинка») сотканы, и просит прислать. Если не с кем — пусть их выбелят на месте.

Или вот запись и расчет заказа какого-то вышивальщика: «Мыла на белку бургалского, а на другую белкую…» Белка — опять же, небольшая денежная единица. Бургалское мыло? Это от немецкого слова «бург» — городское мыло, говоря попросту.

Огромное число грамот написано крестьянами владельцам своих сел в Новгород. Такова, кстати, и самая первая, найденная Акуловой. Новгород оживленно переписывался со своими сельскими владениями. Владельцы земель дают поручения управляющим, ключникам. Ключники отписывают господам, а поверх голов ключников крестьяне пишут своим господам… А те напрямую отвечают крестьянам!

Вот грамота XV века: «Цолобитье от Кощея и от половников. У кого кони, а те худи, а у иных нет. Как, осподине, жалуешь крестьяны? А рож, осподине, велишь мне молотить, как укажешь».

Авторы письма — ключники и крестьяне, обрабатывающие господскую землю за половину урожая (откуда и название — половники). Они, эти бедные крестьяне, жалуются на отсутствие коней. Интересно было бы рассказать этим людям о теориях ученых ХѴІІІ-ХІХ веков про поголовно неграмотную Русь.

Найдены и длинные стержни-писала, которыми прочерчивали буквы на бересте. Писало в Древнем Новгороде было таким же бытовым предметом, как нож, или как роговой гребень. Наверное, многие новгородцы так и ходили везде с писалом, подвешенным к поясу, как с ножом или с гребнем.

Грамоту знали и женщины. Известно несколько писем от мужей к женам и от жен к мужьям.

Или вот записка, втоптанная в грязь мостовой на рубеже XII и XIII веков: «Я посылала к тебе трижды. Какое зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил?»

Грамотка, от которой романтичному читателю становится немного грустно, найдена возле забора усадьбы. Так и видится девушка, которую «накрыли» строгие родители при попытке передать письмо.

Но выпала записка из руки романтической девушки или из рук бабушки, посылающей письмо загулявшему внуку, или же стоит за ней какая-то темная любовная связь замужней женщины, — в любом случае получается: женщины тоже уверенно владели грамотой.

Книжное учение

В житиях некоторых новгородских святых, написанных еще в средние века, рассказывается среди прочего, что они учились в школе. Сообщается об этом как о вещи совершенно обычной. И не в одном Новгороде, а по всей Руси. В документах знаменитого Стоглавого собора 1551 года сказано, что «…прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новгороде по иным градам».

Сенсацией стала находка берестяных «тетрадок» мальчика Онфима. На одном листе бересты Онфим сделал эдакий героизированный автопортрет в виде воина.

Благодаря этому рисунку неведомый и никак иначе не прославленный в веках Онфим угодил даже в школьные учебники. Но интереснее всего, что возле изображения себя самого в качестве отважного всадника, Онфим продолжил изучение букв, написав на свободном клочке бересты «абвгдежзиік», то есть тогдашнюю азбуку.

Обрывки азбук находили еще много раз. В 1970 году обнаружили даже целую азбуку XIII века — самую древнюю из найденных до сих пор.

А в одном случае в качестве азбуки использовали… берестяное лукошко. Оно прохудилось, и его отдали ребенку для учения. На овальном донышке лукошка, на перекрещивающихся широких полосах бересты старательно выписана вся азбука, потом склады: ба, ва, га, да… И так до ща. На обороте — продолжение складов: би, ви, ги… До си. Дальше просто не хватило места.

Такое «слоговое учение» было типично вплоть до начала XX века, ведь все буквы выучивались по их названиям: «аз», «буки», «веди», «глаголь»… Даже если ребенок уже твердо выучил, что буква «аз» читается как «а», а «буки» как «б», ему очень трудно было понять, как из их сочетания получается слог «ба». Приходилось выучивать буквы, потом составлять из них слоги, вызубривать их, как буквы, а, уже выучив слоги, формировать из них слова.

Археологи находили и специальные дощечки для учения письму и счету. Поверхность дощечек покрывали воском и разлиновывали так, что малышу было удобно писать еще непривычные буквы.

Такие дощечки для письма делались парными, и в каждой из них проделывалось по три отверстия. Дощечки складывались навощенными сторонами внутрь, орнаментом наружу, и связывались через эти отверстия. Ребенок носил такие дощечки в школу. Там его учили писать на воске, — в точности как это делалось в Греции, Риме, а потом и в Европе.

На воске писали не острым концом писала, а лопаточкой на другом его конце. Обучение писать на бересте было другим этапом книжного учения, когда маленький человек уже знал буквы и слоги. Дело в том, что для выдавливания букв на бересте требовался довольно сильный нажим. Воск-то мягкий, усилий не требует. А на бересте чертить и выдавливать буквы приходилось острым концом писала, и было это не самым простым занятием. Не случайно писали новгородцы буквами, которые очень похожи на печатные. Это и чтобы легче было прочитать, и потому, что так писать физически легче.

Всевозможные изыски письма — делать в написании буквы одну линию тонкой, другую более толстой, выписывать красиво, изящно, — появились в эпоху массового распространения бумаги. На бересте невозможно писать мелкими буквами, сливая одну с другой. Берестяное письмо, повторимся, требует четких прямых линий и значительных усилий при написании букв.

Возможно, физические трудности берестяного письма сформировали стиль печатных букв в русском языке: еще в XVI веке писцы писали буквами, которые мы назвали бы печатными. Даже на пергамене и бумаге. То есть на других носителях продолжали писать так, как привыкли на бересте.

В XVI веке, создавая первые печатные тексты, Иван Федоров в Москве и Франциск Скорина в Великом княжестве Литовском и Русском брали за образцы рукописные почерки.

Возможно, физические трудности берестяного письма сформировали даже новгородский литературный стиль. Для него характерно умение скупыми, но всегда выразительными словами передать суть мысли, главное в событии. Меньше слов — более емкое содержание. Ведь каждое лишнее слово — это лишнее физическое усилие. В этом отношении новгородский «письменный стиль» в чем-то сродни спартанскому — «лаконичному», как мы сейчас привыкли говорить.[289]

Кстати и египетских писцов тоже учили писать как можно более сочно и емко — папирус дорог. А уж если речь шла о том, чтобы высечь текст на стене храма, — здесь каждое слово, каждый иероглиф становился принципиально важен. Писать надо было кратко, лаконично, и в то же время емко, информативно.

Косвенным подтверждением распространения книжного учения служат надписи — граффити, процарапанные на каменных стенах Софийского собора, церквей Спаса-Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне… Почти всех известных церквей. В алтаре церквей Спаса-Нередицы и Николы на Липне (в алтарной части могут находиться только священники) для памяти на стенах прочерчены дни, в которые нужно было поминать в молитвах разных умерших новгородцев. Но большинство граффити сделаны там, где молились рядовые прихожане.

Среди граффити есть надпись: «На Лукин день взяла проскурница пшеницю». Ясно, что, писала, вернее, процарапывала надпись женщина. Это также к вопросу о женской грамотности.

А многие граффити сделаны на таком уровне от пола, что сразу видно: их авторы — дети. Тут и рисунки, и отдельные буквы алфавита, и целые фрагменты азбуки. Видимо, маленькие новгородцы частенько слушали службу не очень внимательно. Трудно было малышу вникать во все действия и слова священника, вот он и совмещал необходимое с приятным, прорисовывал на стенах и на колоннах то, чему учился.

До открытия берестяных грамот считалось, что граффити делались гвоздями, ножами или шильями. Но процарапывать граффити острым бронзовым писалом даже удобнее — оно же для слов и предназначено.[290]

Образование и демократия

Почему так важно знание о грамоте в Древней Руси? Да потому, что по распространению грамоты сразу становится видно, в какой степени демократично общество. На Руси, по крайней мере того периода, видели общество не как данную от Бога и потому неподлежащую изменениям и обсуждениям власти «высших» над «низшими», а как общее «поле», в котором человек и имел право, и реально мог изменять свое общественное и частное положение.

Наказанный самодержец

За всю историю Древней Руси нам известен только один случай, когда была сознательно нарушена политическая — демократическая — традиция. Лишь один яркий пример того, как князь попытался править ВООБЩЕ без вече и бояр. Результатом смелого эксперимента стал дворцовый переворот и жестокое убийство.

В 1157 году Андрей Боголюбский, сын Юрия Долгорукого, сделался князем в Ростове — столице Ростово-Суздальского княжества. И тут же перенес столицу своей земли в молодой город Владимир, — просто потому, что там не было вече. Государство князя Андрея стало называться Владимиро-Суздальским княжеством.

Боголюбский не полагался на бояр и старшую дружину. Он выслал за пределы княжества старших бояр, служивших его отцу, и стал править, опираясь только на «молодшую дружину», на «отроков». То есть на людей, не имевших своих вотчин, во всем зависивших от него и поневоле преданных ему лично. Первым на всей Руси Андрей Боголюбский последовательно опирался не на землевладельцев-бояр, которые от него мало зависели, а на тех, кто зависел от данной им земли, от пожертвований и «кормлений». По словам летописца, он хотел быть «самовластцем» Суздальской земли…

Но даже окружив себя «отроками», князь не остался и во Владимире. Словно предчувствуя свою судьбу, он построил укрепленный княжеский городок Боголюбово и поселился в нем. Боголюбский вообще много строил, в частности, знаменитую церковь Покрова на Нерли. И сейчас белокаменное чудо посреди русских лугов производит сильнейшее впеч; гление. А тогда свежий тесаный камень сахаристо сверкал на солнце. И церковь, поставленная на насыпи, посреди заливного Богородичного луга, при слиянии рек, была видна за много верст. Храм был первым, что бросалось в глаза купцам, послам, боярам и дворянам, приезжавшим в Боголюбово.

Для его сооружения в неудобном, но важном для общего замысла месте пришлось насыпать и укрепить искусственный пятиметровый холм посреди заливных лугов. Задача в техническом плане непростая, требующая тонкого расчета и немалых усилий. Зачем князь повелел в 1165 году поставить эту прекрасную церковь именно здесь? Ответ дают современные исследователи и публицисты, в частности Феликс Разумовский. Ответ такой: ради красоты.

Владимир был украшен белокаменным зодчеством. На берегу Клязьмы встали собор Успения Богоматери и монументальные Золотые ворота. Но Боголюбскому надо было освятить не только город, но и всю землю. Вдоль водного пути по Клязьме он создал великолепный художественный ансамбль. Его столица стала частью этого ансамбля. В него вошли также два подгородних монастыря и княжеская резиденция.

Зачем все это? Во имя чего столько трудов? Ответ прежний — ради красоты. Для того, чтобы одухотворить пространство, придать самому приближению к князю Андрею особый торжественный лад…

Но нас интересуют не заслуги Боголюбского перед древнерусским зодчеством. Интересна попытка ввести самодержавие в одной отдельно взятой русской земле. Летописец называл Андрея Боголюбского «жестковыйным», то есть не гнувшим ни перед кем шеи, не склонявшим головы. Князь всегда держал ее немного откинутой, глядя подчеркнуто гордо, непреклонно.

Православная церковь канонизировала князя Андрея. В XX веке его мощи, находившиеся в роскошной гробнице в Успенском соборе во Владимире, исследовали антропологи.

По словам советского историка, «революционный народ не почитает мощей, и многие мощи, служившие раньше для обмана верующих, были публично вскрыты и ликвидированы. При этом нередко выяснялось, что в гробнице «святого» лежали вовсе не человеческие кости, а кости животных».[291]

Но в этой гробнице-раке был все-таки, слава Богу, именно князь Андрей Боголюбский. У его скелета оказались сросшимися несколько шейных позвонков. Человек, похороненный в Успенском соборе, при всем желании не мог бы держать голову и шею иначе. Так что летописец в своем определении — «жестковыйный», назвал князя Андрея очень точно. Шея у него и впрямь была «жесткая», негнущаяся.

В 1174 Боголюбский был убит заговорщиками — собственными слугами и приближенными. Не будем пересказывать детали этого отвратительного преступления, по своей жестокости и нелепости напоминающего другое знаменитое убийство — Григория Распутина.

Но где была в ночь убийства «молодшая дружина» — сотни профессиональных воинов, каждый из которых всем был обязан Андрею Боголюбскому?! Они не пришли на помощь, когда князь со стонами, пятная собственный дворец кровью, пытался спрятаться под сени. А потом спокойно дали убийцам удалиться.

В Никоновской летописи сообщается, что сразу после смерти князя «гражане же боголюбстіи[292] и дворяне его (Андрея — В. М.) разграбиша домъ его». Во Владимире несколько дней горожане убивали княжеских управителей и слуг, грабили лавки и имущество князя. Никто даже не пытался отомстить убийцам или хотя бы усовестить их. Более того, труп Андрея Боголюбского вышвырнули на огород.

Только старый слуга Андрея Боголюбского нашел тело князя, несмотря на угрозы горожан и дружины, и закатал его в ковер. Вместе с мальчиком-служкой перенес тело в церковь. Но даже в церкви ему велели положить труп князя Андрея в приделе, около входа, а не в средней части храма. Двое суток пролежал здесь Андрей Боголюбский. Заговорщики и бывшие слуги входили в храм, пинали тело, плевали на него.

Только на третий день пришел игумен дальнего монастыря, собрал нескольких людей, и они омыли тело, положили его в гроб, отпели. На шестой день труп в гробу отнесли во Владимир.

Как только брат Андрея, суздальский князь Всеволод Большое Гнездо вошел с дружиной в Боголюбово, он тут же восстановил порядок и отомстил за брата. Со всей средневековой изобретательностью. Семерым убийцам подрезали поджилки, чтобы они не могли двигаться, положили в просмоленные гробы и утопили в озере.

Но все, же — как странно ведет себя и дружина, и горожане. Объяснить это можно только одним — «гордец» и «самодержец» вызывал у привычных к средневековой демократии русских негативные чувства. Сосредоточение власти в одних руках и упразднение вече им не понравились.

Смириться с единовластным правлением пришлось позже — после монгольского нашествия, когда поднялась династия московских князей. Эти князья правили без вече, и их власть стала гарантией освобождения Руси от ига Орды.

Когда кончился вечевой строй?

На северо-востоке  Руси  последний раз вечевые колокола били в 1262 году. В этот год по всей  Руси  вспыхнуло восстание против монгольских сборщиков дани, точнее, мусульманских купцов-бесерменов, которые выкупили у Орды этот выгодный бизнес. Полыхнуло в Суздале, Ярославле, Владимире… Как писал летописец, «бысть вече на бесермены по всем градом русским, и побита татар везде, не терпяще насилие от них». Бусурман перебили.

После восстания Александр Невский снял вечевые колокола и не велел больше собираться вече. Это было слишком опасно: монголы могли вырезать эту  часть   Руси  до последнего человека.

Но в XIII веке вечевой строй был отменен только для тех 15 % русских людей, которые жили на северо-востоке. В Новгороде и Пскове вечевые колокола никуда не делись.

На русских землях, отошедших под Великое княжество Литовское, вечевой строй сохранялся и в XIV, и в XV веках. Он был в Киеве, Львове, Минске, Турове… Везде.

Но и после XV века вечевой строй не исчез. Просто постепенно русские города получали право управляться по Магдебургскому (или же немецкому) праву. От взаимного проникновения двух традиций  демократии  сложилась совсем не такая строгая, не такая формализованная система, как на романо-германском Западе.   


                             продолжение здесь

 

Рейтинг: 
Средняя оценка: 5 (1 голос).

Категории:

_______________

______________

реклама 18+

__________________

ПОДДЕРЖКА САЙТА